НА ПЕРЕКРЁСТКАХ ЭТНОПСИХОЛИНГВИСТИКИ И ФИЛОСОФИИ ЯЗЫКА: ПАМЯТИ Е.Ф. ТАРАСОВА

Радченко О.А.

—
Торонто, Канада
е-mail: [email protected]

Каждого автора статьи в этом номере нашего журнала с Евгением Фёдоровичем Тарасовым связывают особенные воспоминания. Наше знакомство состоялось в 1994 году, хотя за два года до этого я имел возможность видеть его и слушать его выступления в Институте языкознания РАН в Большом Кисловском переулке. А в тот год мы оказались одновременно в Мюнстере – он по приглашению Вестфальского университета имени Вильгельма для чтения лекций, а я – как стипендиат Германской службы академических обменов, соискатель докторской степени в процессе сбора материалов для неё. Буду всегда вспоминать его добродушие, иронию, замечательный юмор, рассказы о классиках языкознания, которых он прекрасно знал лично, а я лишь видел издалека во время обучения в МГПИИЯ имени Мориса Тореза, особенно об Элизе Генриховне Ризель (1906–1989). Эти яркие реминисценции надо было, конечно же, записывать, и именно тогда в разговорах с Евгением Фёдоровичем возникла идея неортодоксальной, личностной, литофанической историографии нашей науки, которая когда-нибудь будет написана.

Буду помнить о нашей однодневной поездке в Париж (по-партизански) на экскурсионном автобусе с молодыми российскими немцами, сидевшими за нами и громко всю ночь изъяснявшимися исключительно инвективами. Их необыкновенно смутили наши прощальные фразы по-русски, ведь в то время русских в Мюнстере было очень мало. Зато потом была первая в моей жизни прогулка по Тюильри, Лувр, мосты и башни Парижа… А в Мюнстере с Евгением Фёдоровичем было также немало весёлых ситуаций. Шли как-то по улице и увидели огромный красивый телевизор, который кто-то оставил на обочине за ненужностью. Поскольку у него не было в комнате никакой техники, мы взгромоздили телевизор на наши плечи и с огромным трудом транспортировали его больше часа в общежитие профессоров. Добрались, наконец, совершенно без сил в его маленький номер, включили – не работает. Смеялись потом много лет, когда это вспоминали. И таких эпизодов было очень много…

Но мне вспоминаются и наши научные дискуссии, связанные с неогумбольдтианцами, труды которых Евгений Фёдорович, конечно, читал и очень тонко интерпретировал, благодаря своему великолепному владению немецким языком. Следы его интереса к этой философии языка, которая впоследствии стала смыслом всей моей научной жизни, можно обнаружить даже в самых ранних публикациях, посвящённых психолингвистическим проблемам, и среди них, несомненно, выделяются его четыре статьи для ставшего уже классическим сборника «Национально-культурная специфика речевого поведения» [1], увидевшего свет в 1977 г.

Анализируя эти статьи через призму философии языка, особенно неогумбольдтианской, невозможно не заметить важные для научных взглядов Евгения Фёдоровича перекрёстки этнопсихолингвистики и лингвофилософии, но также невозможно и не увидеть степень расхождения между его научной позицией тех лет, во многом определявшейся (а, возможно, диктовавшейся) приверженностью теории речевых действий и марксистской теории отражения, и концепцией картины мира, отстаивавшейся немецкими сторонниками энергейтического учения о языке, которое в немецком языкознании в те годы находилось уже на закате своей популярности.

Проблематика человеческого фактора в языке была в конце 1970-х гг. ещё не столь актуальной для учёных ИЯ РАН, как это случится в конце 1980-х гг. и увенчается публикацией двух монографий под редакцией Б.А. Серебренникова (1915–1989) (см. [5; 6]). Эта проблематика была напрямую связана с работами Й.Л. Вайсгербера (1899–1985) и его сподвижников по неогумбольдтианскому направлению, подвергавшихся ожесточённой и крайне идеологизированной критике в СССР, начиная с 1957 г. (см. подробнее [4; 7]). Отношение официальной лингвистики к Вайсгерберу и его ближайшему единомышленнику Й. Триру (1894-1970) превратилось в советском языкознании в полное и агрессивное неприятие после дискуссии по проблемам «Язык и мышление», прошедшей в мае 1965 г. в Отделении философии и права и Отделении литературы и языка АН СССР, где против взглядов Вайсгербера выступили В.М. Павлов (1925-2011) и Г.В. Колшанский (1922-1985) (см. [3]).

В этой связи чрезвычайно ценно то обстоятельство, что взгляды неогумбольдтианцев получили своё развитие в упоминаемых статьях Е.Ф. Тарасова, особенно в его совместной с Ю.А. Сорокиным (1936–2009) статье «Национально-культурная специфика речевого и неречевого поведения» [1, с. 14–38]. Это соавторство не вызывает удивления с учётом того, какой интерес Ю.А. Сорокин проявлял к идеям неогумбольдтианцев, что подтверждали наши беседы с ним в (ныне уже не существующем) секторе психолингвистики ИЯ РАН в 1990-х гг.

В этой статье авторами поставлены две новые задачи – «разработать адекватную теорию взаимодействия личностей в процессе общения» на основе «социологизированной» теории Л.С. Выготского (1896–1934) и придать моделям общения в рамках его социопсихологического исследования антропоморфный характер, в частности, путём привлечения понятия «смысл» в интерпретации А.А. Леонтьева (1936–2004) и разработки теории «социальных ролей» [1, с. 15-16]. Оставаясь в целом в рамках теории речевой деятельности, оба автора выделяют в качестве первой подлежащей решению проблемы  «детерминацию нетождественности вербальной категоризации реальной действительности в разных языках (проблема национального смысла слов)», в качестве второй – «национальную специфику структуры акта общения», а четвертой – «национальное своеобразие соотношения вербальных и невербальных компонентов коммуникации» [1, с. 17]. В этом перечислении обращает на себя особенное внимание «нетождественность вербальной категоризации реальной действительности в разных языках», что соответствует в современной терминологии различиям в языковой концептуализации действительности, или сосуществованию языковых картин мира, не совпадающих друг с другом вследствие различий в условиях жизнедеятельности языковых сообществ. Иными словами, первая задача новой психолингвистики формулировалась соавторами в прямой параллели с неогумбольдтианскими идеями.

Однако в ходе дальнейших разъяснений становится понятно, что идея картины мира увязывается ими, в первую очередь, с теорией речевых действий и в итоге кардинально меняется в их представлении. Так, национальную специфику (sic!) авторы статьи усматривают, в первую очередь, не в языке, а в деятельности различных национальных сообществ, причем в качестве универсалии ими устанавливаются некие «идентичные деятельности», а различие между народами усматривается только в разных «наборах операций», предназначенных для их выполнения [1, с. 17]. Миссия языка как основного носителя картины мира переводится на второй план, по сравнению с ролью речевой и невербальной коммуникации. Правда, авторами здесь делается важная оговорка: указанные операции «целиком зависят от условий» окружающей среды, окружающих человека артефактов, норм социального взаимодействия [1, с. 20–21], что коррелирует с причинами, приводимыми неогумбольдтианцами для объяснения различий в языковой концептуализации мира у разных языковых (не национальных!) коллективов. Однако в целом Е.Ф. Тарасов и Ю.А. Сорокин придерживаются универсалистской точки зрения на роль языка в познавательном процессе: «Смысл слова в некотором языке может рассматриваться как национальная форма вербализованного общечеловеческого содержания» [1, с. 25].

В рамках обоснования своей позиции авторы интерпретируют известную метафору сети Й. Трира, которую он ещё в 1928 г. использовал для своей теории лексического поля: «Мы набрасываем лексическую сетку на то, что нами лишь смутно и комплексно ощущается, чтобы, упорядочивая, уловить его и обладать им в виде отграниченных понятий. Понятийное формирование при помощи слова есть процесс упорядочивающего прояснения, исходя из единого целого. При этом язык не отражает реальное бытие, а создает интеллектуальные символы, и само бытие как таковое, т. е. данное нам бытие, не является независимым от способа и членения совокупностей языковых символов» [7, с. 41]. Эта метафора интерпретируется в статье вполне в духе Трира (правда, без его упоминания и ссылок на его труды, что вполне объяснимо с учётом вышеописанной ситуации в советском языкознании): «На познавательную деятельность накладывается «сетка» социального опыта общества; универсальным средством фиксации этого опыта является язык» [1, с. 21]. То, что свою теорию авторы строят всё же в универсалистском ключе (а иное, видимо, и невозможно, если полагать, что психолингвистика основывается на биологическом единстве человечества), становится очевидным из их дальнейшего пояснения, что они трактуют метафору не в духе Сепира-Уорфа, а как опосредующую роль социального опыта в форме языка и социально одобренных невербальных операций при осуществлении познавательной деятельности [1, с. 22].

Привнесение метафорики Трира в текст этой работы является несомненной заслугой Е.Ф. Тарасова, поскольку в опубликованной в том же сборнике его собственной статье «Место речевого общения в коммуникативном акте» он вновь обращается к этой метафоре: «Знания личности, усвоенные ею в процессе социализации, организованы, структурированы способом, в известной мере общим для всех членов данного общества. Этот способ структурирования общественного опыта (поле значений) является «сеткой», через которую личность «видит» мир, при помощи которой членит его и интерпретирует (познаёт)» [1, с. 94]. Как представляется, в этом определении, включающем существенный для автора термин «поле значений» (то есть язык как носитель определённой информации о мире), Е.Ф. Тарасов практически цитирует Трира, хотя далее «полю значений» он противопоставляет «поле смыслов», придавая бóльшую ценность смыслоформированию индивида в процессе его деятельности (в том числе и речевой). Примечательно, что в этой статье Евгений Фёдорович уже не упоминает национальную специфику видения мира, заменяя её общественной. Он всё же не использует базовый вайсгерберовский термин «(языковое) сообщество», который по своему объёму пересекается с «нацией» и «обществом», но не совпадает с ними, поскольку объединяет всех носителей конкретного языка и связанной с ним культуры [9]. Национальные и государственные границы для такого понимания сообщества не имеют никакого значения, если только их существование не ставит под угрозу единство и самоё существование языкового коллектива.

Однако вернёмся к первой из рассматриваемых публикаций. Осмысление неогумбольдтианского подхода к рассмотрению языковых знаков (прежде всего, лексических) манифестируется в статье Е.Ф. Тарасова и Ю.А. Сорокина в рамках анализа как языкового, так и связанного с культурой материала и по-прежнему в контексте размышлений об использовании языковых знаков, а не об их системном анализе. Так, «национальную специфику речевого выражения мышления на фазе ориентировки удобно показать на анализе языковых сравнений, метафор и метонимий» [1, с. 22], поскольку основанием для переноса служат образы и лексемы, связанные с исконными занятиями данного этноса. Здесь авторы учитывают столь важный для неогумбольдтианства регистр, как влияние исконных ремёсел, древних занятий, интересов языкового коллектива на формирование его этнической логики. В качестве последующих примеров приводятся абхазские, японские, английские, немецкие и иные культуремы, традиции социального взаимодействия в разных культурах.

Этому сопутствуют их размышления о различиях в лексическом сегменте языковых картин мира (пусть эти термины в тексте и не присутствуют), хотя только лишь в контексте перевода: «Два слова в двух разных языках, обозначающие один и тот же предмет в культуре двух народов и являющиеся переводными эквивалентами, неизбежно связываются с нетождественными содержаниями (имеющими, однако, инвариантную часть – инвариант перевода), и это позволяет говорить о «национальных смыслах» языковых знаков» [1, с. 22]. Это существенно отличает позицию авторов от взглядов Вайсгербера и неогумбольдтианцев в целом, поскольку для последних некие инварианты, тем более переводческие, были немыслимы. Для подобных инвариантов пришлось бы выбрать конкретный язык – воплощение языкового идеала – в качестве tertium comparationis. Для авторов статьи же таким tertium comparationis всё же являются не языки, а действия, специфические для каждого общественного коллектива и его членов.

Весьма важно, как во второй из упомянутых статей Е.Ф. Тарасов характеризует эти специфические действия с использованием теории социальных ролей: «Ориентировка в ситуации общения как в ситуации взаимодействия носителей социальных ролей даёт возможность коммуникантам не формировать целиком стратегию поведения в каждом отдельном случае, а выбирать её из имеющегося набора эталонов и подвергать необходимой коррекции в процессе общения [1, с. 83]. Принимая и развивая эту позицию, можно было бы смело утверждать о высокой степени клишированности языковой личности, поскольку вокруг неё описан некий круг: уже не круг родного языка, согласно классической дефиниции В.  фон Гумбольдта, но круг социальных действий, образующих типичный и апробированный репертуар данного общества.

Заметным в первой и особенно второй рассматриваемых статьях является стремление не только считать языковую материю менее существенной для характеристики национально-окрашенной социальной практики, по сравнению с вербальной и невербальной коммуникациями, но и в целом внести иерархические отношения в структуру этой практики, в которой и сама речевая деятельность не будет играть основной роли: «Согласно исходным постулатам теории речевой деятельности речь (речевая деятельность, речевое общение) обладает статусом действия и занимает подчинённое положение по отношению к неречевой деятельности, в структуре которой оно развёртывается» [1, с. 87]. Эта же мысль присутствует и в рассуждениях Е.Ф. Тарасова о специфике коммуникативных актов (КА) в различных концепциях зарубежных лингвистов. Он, в частности, отмечает: «Многим моделям КА (в большинстве своём абстрактно-теоретическим), построенным лингвистами, присущ по крайней мере один недостаток – в этих моделях гипертрофирована роль языковых средств (как следствие вполне понятной переоценки языковедами объекта своей науки) и в неоправданно редуцированном виде отображена экстралингвистическая реальность, на фоне которой протекает речь» [там же, с. 70]. В противовес этому он предлагает усилить «антропоморфность модели КА» с последовательным различением речевой коммуникации и социального взаимодействия индивидов как двух непременных составляющих коммуникативного акта [там же, с. 72]. Как представляется, превалирование социального взаимодействия, социальной практики в этих определениях и в рассуждениях автора в целом объясняется обязательным для тех лет привлечением классиков марксизма-ленинизма в качестве теоретической основы, не подлежащей какому-либо критическому пересмотру.

Однако во второй статье также просматривается желание Е.Ф. Тарасова переосмыслить неогумбольдтианские постулаты, с позиции новой психолингвистики, в частности, тезис о миссии языка как промежуточного мира между человеком и познаваемым им миром. Однако этот постулат также видоизменяется в соответствии с избранной теоретической канвой: «Между языковыми знаками и отображаемыми в них объектами реальной действительности существует содержательная связь, позволяющая знакам функционировать как квазиобъекты, т. е. здесь происходит знаковая презентация реальной действительности, и эта презентация ведёт к изменению поведения» [1, с. 95]. Как видим, основное внимание в этом тезисе уделено не роли и характеру знаков-посредников (которые в неогумбольдтианской концепции носят идиоэтнический характер как базовые элементы уникальной для каждого языка картины мира), а их функции модификаторов социального поведения.

Психолингвистический фундамент размышлений Евгения Фёдоровича объясняет и его критику билатеральной концепции знака: «Строго говоря, в языковом знаке как некой физической субстанции нет никакого значения. С феноменологической точки зрения, значение – это образы и представления, возбуждаемые в мозгу носителей языка, это социальный опыт коммуниканта, актуализируемый при продуцировании, восприятии и понимании речевых сообщений» [1, с. 82]. Это положение вписывается в акцентирование смыслов как результатов познавательной деятельности индивида, что в ещё большей степени перемещает аналитический фокус Е.Ф. Тарасова от внимания к языку как носителю картины мира к исследованию индивидуальной речевой деятельности и её соотношения с социальными практиками конкретного этноса.

Чтение ранних работ Евгения Фёдоровича позволяет высветить «борьбу с понятиями», которые и привлекали его интерес как элементы особого видения языка и речи в контексте «национальной» специфики коммуникации, и заставляли соотносить их с господствующей парадигмой в психологии, социологии и психолингвистике. В результате этой борьбы складывалась яркая авторская концепция Е.Ф. Тарасова, ставшая источником новых вдохновений для его учеников и позволившая одному из них создать новое, организационное, направление в психолингвистике и исследовать патологию языковой личности как феномен [2].

 

Литература

1. Национально-культурная специфика речевого поведения. Под ред. Леонтьева А.А., Сорокина Ю.А., Тарасова Е.Ф. М.: Наука, 1977. 352 с.
2. Мыскин С.В. К постановке проблемы «патологии языковой личности» // Организационная психолингвистика. 2023. № 3(23). С. 10–24.
3. Павлов В.М. Проблема языка и мышления в трудах Вильгельма Гумбольдта и в неогумбольдтианском языкознании // Язык и мышление. М.: Изд-во АН СССР, 1967. С. 152–161.
4. Pадченко О.А. Язык как миросозидание. Лингвофилософская концепция неогумбольдтианства. Изд. 5-е исправленное и дополненное. Lambert Publishing, 2024. 510 c.
5. Сеpебpенников Б.А. (pед.) Pоль человеческого фактоpа в языке. Язык и каpтина миpа. М.: Наука, 1988. 216 с.
6. Сеpебpенников Б.А. (pед.) Pоль человеческого фактоpа в языке. Язык и мышление. М.: Наука, 1988. 247 с.
7. Radčenko Oleg A. «Weisgerberiana sovetica» (1957-1990). Ein Versuch der Metakritik des Neuhumboldtianismus bzw. der Sprachinhaltsforschung // Beiträge zur Geschichte der Sprachwissenschaft (Münster, BRD), H. 2.2-3, 1992. S. 193-211.
8. Trier J. Der deutsche Wortschatz im Sinnbezirk des Verstandes. Die Geschichte eines sprachlichen Feldes. Bd. 1 Von den Anfängen bis zum Beginn des 13. Jahrhunderts. 2. unver. Aufl. Heidelberg: Winter, 1973. 347 S. (Germanistische Bibliothek, 3. Reihe, Untersuchungen und Einzeldarstellungen).
9. Weisgerber J. L. Die Sprachgemeinschaft als Gegenstand sprachwissenschaftlicher Forschung. Köln, Opladen: Westdeutscher Verlag, 1967. 57 S. (Arbeitsgemeinschaft für Forschung des Landes NRW. Geisteswissenschaften, 142).

References 

1. Nacional’no-kul’turnaja specifika rechevogo povedenija. [National and Cultural Specificity of Speech Behavior] Pod red. Leont’eva A.A., Sorokina Ju.A., Tarasova E.F. Moscow: Nauka. 1977. 352 p.
2. Myskin S.V. K postanovke problemy «patologii jazykovoj lichnosti» [To the formulation            of        the            problem       of        «pathology  of        linguistic personality»]. Organizacionnaja psiholingvistika [Organisational Psycholinguistics] 2023. № 3(23), pp. 10–24.
3. Pavlov V.M. Problema jazyka i myshlenija v trudah Vil’gel’ma Gumbol’dta i v neogumbol’dtianskom jazykoznanii [The Problem of Language and Thinking in the Works by Wilhelm von Humboldt and in Neo-Humboldtian Linguistics]. Jazyk i myshlenie [Language and Thinking]. Moscow: Izd-vo AN SSSR. 1967, pp. 152–161.
4. Radchenko O.A. Jazyk kak mirosozidanie. Lingvofilosofskaja koncepcija neogumbol’dtianstva [Language as World-Creation. Neo-Humboldtian Language Philosophy]. Izd. 5-e ispravlennoe i dopolnennoe. Lambert Publishing. 2024. 510 p.
5. Serebrennikov B.A. (ed.) Rol’ chelovecheskogo faktora v jazyke. Jazyk i kartina mira [The Role of the Human Factor in Language: Language and Worldview]. Moscow: Nauka. 1988. 216 p.
6. Serebrennikov B.A. (ed.) Rol’ chelovecheskogo faktora v jazyke. Jazyk i myshlenie [The Role of the Human Factor in Language: Language and Thinking]. Moscow: Nauka. 1988. 247 p.
7. Radčenko Oleg A. «Weisgerberiana sovetica» (1957-1990). Ein Versuch der Metakritik des Neuhumboldtianismus bzw. der Sprachinhaltsforschung // Beiträge zur Geschichte der Sprachwissenschaft (Münster, BRD), H. 2.2-3. 1992. 193-211.
8. Trier J. Der deutsche Wortschatz im Sinnbezirk des Verstandes. Die Geschichte eines sprachlichen Feldes. Bd. 1 Von den Anfängen bis zum Beginn des 13. Jahrhunderts. 2. unver. Aufl. Heidelberg: Winter. 1973. 347 p. (Germanistische Bibliothek, 3. Reihe, Untersuchungen und Einzeldarstellungen).
9. Weisgerber J.L. Die Sprachgemeinschaft als Gegenstand sprachwissenschaftlicher Forschung. Köln, Opladen: Westdeutscher Verlag. 1967. 57 p. (Arbeitsgemeinschaft für Forschung des Landes NRW. Geisteswissenschaften, 142)