МИФ КАК ПРОЕКЦИЯ КОЛЛЕКТИВНОГО БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО В ЯЗЫКЕ И КУЛЬТУРЕ

Маслова В.А.

Витебский государственный университет им. П.М. Машерова
Россия, Москва
е-mail: mvavit@tut.by

Как образно сказал кто-то из современных ученых, наука – это лоскутное покрывало, где красивые разноцветные куски материи подогнаны друг к другу, и, хотя они выполняют единую функцию, все же остаются    отделенными    друг    от   друга.    Таковы    сейчас   психология, философия, лингвистика, биология, культурология, семиотика, этнография и другие гуманитарные и даже естественные науки, исследующие человека в разных его аспектах и сферах деятельности. Они не хотят объединяться, хотя еще в прошлом веке В.И. Вернадский писал о том, что то или иное явление мира должно исследоваться по проблемам, а не по наукам.

Одной из таких проблем, исследованием которой занимаются различные науки, является мифология, потому что мифы – это универсальный способ постижения, организации и категоризации мира. Миф охватывает все уровни социальной и индивидуальной практик.

Мифы – это проекция коллективного бессознательного, поэтому коллективное бессознательное можно исследовать двумя путями: через изучение мифологии и путем анализа психики человека. Под мифом мы понимаем форму древней культуры, способ постижения мира, обобщенный опыт народа, явленный в системе образов. По мнению В.Н. Топорова, ритуал и миф – «первые шаги человеческой культуры» [9, с. 44].

Наша статья развивает идею свертывания мифа во фразеологизм-мифологему, в которой можно увидеть и расшифровать не только этнокультурную информацию, но и глубинные механизмы сохранения коллективного бессознательного.  Теоретической основой такого подхода является взгляд на ФЕ как на один из способов функционирования мифологических знаний. Для этого мы подвергаем анализу семантику ФЕ, сформировавшихся на основе представлений древних славян, пытаемся выявить механизмы, с помощью которых можно реконструировать характер мотивированности значений фразеологических единиц, обусловленных этнокультурной действительностью.

С одной стороны, мифы консервативны, сам язык тоже может рассматриваться как часть мифа. С другой стороны, они возникали на протяжении  функционирования   культуры  всегда.  Современные  мифы – тоже    интереснейшее    явление.    Они   рождаются   как   фейки, которые получают быстрое и широкое распространение в социуме.

Миф – это особое состояние сознания, специфическая мыслительная область, в которой объект предстает как важный образ культуры. Так, Родина – это мать, родная земля, но ее нельзя заменить другой мифологемой (мифологема – ядро мифа, его картинка) – Матерью Сырой Землей. Представление о земле менялось на протяжении веков. В сознании древних славян земля — живое существо, травы и лес – ее волосы, скалы и камни – ее кости, реки и моря — ее кровь, а суша — тело.  С одной стороны ЗЕМЛЯ – символ смерти, этим объясняются фразеологизмы уйти в землю, отдать земле, кормить землю, стереть с лица земли, сквозь землю провалиться, предавать земле, сровнять с землей, ложиться в землю (ср. также обряд славян — горсть земли на могилу). Отправляясь в чужую сторону, на войну и русские и белорусы брали с собой щепотку родной земли на тот случай, если придется умереть вдали. Есть поверье, что великих грешников земля не принимает, с ним связаны фразеологизмы, обращенные к покойнику – земля пухом, фразеологизмы-проклятия — чтоб земля не носила, земля-колом и др. [6].

Существует мифологема «земля-мать-прародительница»: «Главное свойство земли, имевшее в глазах древнего человека первостепенное значение, – это плодородие… Появление из мертвой почвы живых ростков казалось загадкой, тайной, чем-то сверхъестественным» [4, с. 49]. Именно эта мифологема формирует позитивное значение фразеологизмов земля обетованная, сидеть на земле, видеть на три аршина под землей, рай земной и др. Позитивное значение фразеологизмов выражено через отношение к земле у славян-земледельцев как к матери-кормилице: власть земли, пуп земли, соль земли и др.

Сходные значения встречаем и в белорусской фразеологии. Так, самая страшная  клятва  для  белоруса,  по  наблюдению    известного   этнографа А.Е. Богдановича, – это клятва, произнесенная с землей во рту или в руках, что косвенно отразилось на значении таких фразеологических единиц, как зямлю грызцi, нюхаць зямлю и т.д. О пьяном человеке белорусы говорят “як зямля”, о жадном “зямля ненаежная”, об уставшем от длительной работы – “зямлi не чуе пад сабой”, о потерявшем уверенность – “зямля уцякае з-пад ног”; но ФЕ с компонентом “земля” употребляются и для позитивной характеристики человека – “бачыць на тры сажнi ў зямлю” (о прозорливом человеке). Все эти русские и белорусские фразеологизмы в основе своей имеют миф о Земле.

На протяжении ХIХ-ХХ вв велись поиски глубинных связей языка и мифа. Ф.И. Буслаев, например, в своих работах стремится выявить неявные установки сознания, закрепившиеся в мифах. Он вместе с А.Н. Афанасьевым, А.Н. Веселовским, А.А. Потебней установили, что язык и миф зарождаются в доисторический период одновременно, взаимодействуя друг с другом как форма и содержание.

Национальные мифы являются реализацией общечеловеческих архетипов [13]. Отношение между мифом и языком – сложное. Думается, что миф и предшествует языку как неоформленное движение мысли, и совпадает с ним, определяя план его содержания, но и порождается языком.

Мы рассмотрим мифы как эхо реальных событий, зафиксированных во фразеологические единицы (ФЕ) современного русского языка, коснемся механизмов их возникновения сквозь призму интересов, нравов, обычаев, верований русского народа.

В.Н. Топоров говорит о ритуальном происхождении языка, имея в виду, что именно ритуал был тем исходным локусом, где происходило становление языка как знаковой системы. Ритуал – древнее языка, предшествует ему и во многих важных чертах предопределяет его. Ритуальная деятельность явилась основой появления наглядно-образного типа мышления.

Однако думается, что это не совсем верно. Ритуал есть уже в мире животных – это брачные танцы зверей; есть у них и социальные формы поведения – например, поведение их внутри сообщества (воспитание детенышей на основе подражания), элементарные эстетические эмоции и т.д. Все это биологические предпосылки, на основании которых по замыслу Божьему возникают язык, общество и культура.

Почти любое слово для древнего человека имело особую мифологическую глубину, было окружено мифическими смыслами, было сакрально. С точки зрения мифологического мировоззрения существенно лишь то, что сакрализовано, а сакрализовано лишь то, что составляет часть Космоса, что выводимо из него. Таким образом, для наших предков было чрезвычайно важно знание сакральной семантики слова. С развитием цивилизации эти знания забываются, но не теряются окончательно, сохраняясь в тайниках культурной компетенции, коллективного бессознательного, потому блики их неожиданно возникают в современных языковых единицах (фразеологизмах, пословицах). Вероятно, в самом языке заложен определенный механизм, благодаря которому он в силах не только сохранять во времени черты мифологического мышления, но и заново их продуцировать.

Поскольку мифотворчество – важнейшее явление культурной истории народа, отпечатки мифов не могли не закрепиться в языке, в том числе и во фразеологии, которая, по словам В.В. Виноградова, является «душой» языка. Именно во фразеологии закреплены древние знания человека о мире через мифы, поверья, обряды, обычаи.

Рассмотрим, как переплетается язык и миф еще на одном примере — фразеологизмах с компонентом сердце. Сердце – это мифологема в русском коллективном бессознательном. Тело — фундамент и фокус для духовных начал человека.  Важнейший  орган  тела – сердце,  располагаясь  в  центре человеческого тела, является центром личности, центром сосредоточения многого в человеке: эмоций и чувств, разума и воли. П. Флоренский писал: «В индо-европейских языках слова, выражающие понятие “сердца”, указуют самым корнем своим на понятие центральности, серединности» [10, с. 269].

У русских сердце не только вместилище эмоций.  Как справедливо утверждает Б.П. Вышеславцев, сердце – «центр круга, из которого могут исходить бесконечно многие радиусы, или световой центр, из которого могут исходить бесконечно разнообразные лучи» [3, с. 63]. Поэтому сердце – это центр жизни вообще – физической, психической, духовной и душевной; так, сердцу приписывают все функции сознания – мышление, волю (ибо оно принимает решения: «Когда же исполнилось ему сорок лет, пришло ему на сердце посетить братьев своих, сынов Израилевых» (Деян.: 7: 23)), совесть: совесть, по словам апостола, есть закон, написанный в сердце.

Сердце занимает центральное место в религии, в мистике, в поэзии разных народов. Одиссей размышлял и принимал решения “в милом сердце”. В Илиаде глупый человек называется человеком “с неумным сердцем”. В Библии сердце означает орган всех чувств и религиозного чувства и особенности. Вероятно, в сердце находится душа человека [7].

Подчеркивая важность символа сердца для религии, Б.П. Вышеславцев пишет: «В нем выражается сокровенный центр личности. Сердце есть нечто более непонятное, непроницаемое, таинственное, скрытое, чем душа, чем сознание, чем дух» [3, с. 65]. В Евангелии сказано, что сердце есть орган религии, орган, с помощью которого мы созерцаем Бога:  «Блаженны   чистые  сердцем,  ибо  они  узрят   Бога»  (Матфей 5:8).  С  одной стороны, сердце – точка соприкосновения с Богом, орган, устанавливающий интимную связь с ним, отсюда жить в Богом в сердце, сердобольный (о сострадательном, отзывчивом человеке), а с другой – источник греха, темных сил – бессердечный (о черством человеке), камень вместо сердца, ледяное сердце, прилагательное  сердитый  (склонный раздражаться, гневаться), фразеологическая единица под сердитую руку (разгневавшись, вспылив), в сердцах (в порыве раздражения), сорвать сердце на ком-либо (излить свой гнев) и др. В Библии понятия «душа» и «сердце» часто выступают как тождественные, заменяющие друг друга, но еще чаще они различаются.

Сердце гораздо важнее для русских, чем душа, оно вмещает душу: В злобном сердце душа стонет (поговорка); похищение же сердца равносильно смерти: Ты похитил мое сердце (метафора); фразеологизмы пронзить сердце, разбить сердце и др.

Дж. Фрэзер указывал на мифологему «поедание сердца», он считал, что употребление сердца в пищу первобытными людьми носило чародейный характер [11, с. 552]. Отголоски этого обнаруживаются в современном христианском причастии – приобщении к учению Христа через поедание его «тела» и «крови».

Важная составляющая мифологемы  сердце – «быть вместилищем чувств» – сердце переполняется, от полноты сердца, всем сердцем, в глубине сердца и т.д.; «быть вместилищем желаний» – по сердцу, сердце не стерпело, с замиранием сердца; «быть местом, где зарождаются чувства и желания» – в сердце вспыхнула любовь, надежда;  «быть центром интуиции»–сердце чует, у сердца есть уши, сердце подскажет, закрадываться в сердце; «быть центром совести и других моральных свойств» – положа руку на сердце, каменное сердце, золотое сердце; «быть источником света и тепла» – сердце горит, гореть сердцем (ср. легенду о Данко у М. Горького), «быть сокровищницей» – ключи от сердца, отдавать сердце, ср. также  евангельские тексты: «Добрый человек из доброго сокровища  сердца своего выносит доброе…» (Лука  6: 45); сердце – «гарант любовного благополучия» – предлагать руку и сердце; сердце – «место, в котором чувства скрыты от посторонних глаз» –никто не знал, что творилось в его сердце, читать в сердце и т.д.

Как видим, одна и та же мифологема-архетип может лежать в основе фразеологических единиц, употребляемых для оценки человека, его внешности и внутренних качеств, различных объектов мира и отношений человека к этим объектам.

В некоторых культурах и языках локализация эмоций (чувств, ощущений) иная: в китайской наивной картине мира эмоции локализуются в почках, в африканской (западноафриканский ареал, язык догон) – в печени и носу; во французской – в селезенке.

В русской картине мира среди источников эмоций селезенка полностью отсутствует, зато важную роль играет сердце: сердце мне истомила тоска, брать за сердце (волновать, производить сильное впечатление), сердце болит,  с замиранием сердца и др. Выражая различные эмоции, лексема “сердце” объединяется с самыми различными предикатами, образуя метафоры с разными значениями: сердце бьется, поет, закипает (Пушкин), сжимается (Чехов), рвется, дрожит, пышет (Фет),  загорается, сплющивается, замирает (Фурманов), отцветает, цепенеет (Грин), трепещет, разрывается, заходится, сжимается, закатывается (Зощенко), пламенеет (Заболоцкий), каменеет, черствеет, грубеет, холодеет, смягчается (Шолохов);  сердце дрогнуло, затрепетало, заколотилось, упало, покатилось (Куприн), сердце болит, щемит, ноет, горит, фразеологизмы сердце не лежит, сердце кровью обливается,  сердце не на месте  и т.д.

С помощью фразеологизмов с компонентом «сердце» можно описать почти весь мир: 1) многочисленные оттенки чувств и состояний человека кошки на сердце скребут, сердце замерло, камень с сердца свалился, отлегло от сердца, брать за сердце, сердце кровью обливается,  как маслом по  сердцу, надрывать сердце, сердце не на месте, сердце сжимается и др.; 2) отношение человека к объектам мира – от чистого сердца, запасть в сердце, положа руку на сердце, от всего сердца, сердце принадлежит кому-то, сердце занято, от сердца, войти в сердце и т.д.; 3) характеристику человека – сердце обросло мохом, мягкое сердце, доброе сердце, каменное сердце, неукротимое сердце, золотое сердце, покоритель сердец, горячее сердце, глупое сердце; 4) поведение человека в обществе – заглядывать в сердце, находить доступ к сердцу, давать волю сердцу, срывать сердце, покорять сердце, открывать сердце, разбить сердце и др.

Таким образом, наш язык показывает нам, что сердце есть центр не только сознания, но и бессознательного, не только души, но и тела, центр греховности и святости, центр сосредоточения всех эмоций и чувств, центр мышления и воли; оно не только «орган чувств» и «орган желаний», но и «орган предчувствий»; следовательно, сердце как бы абсолютный центр всего человеческого.  Это показывает нам язык.

Почему данные метафоры понятны каждому носителю языка, каждой языковой личности (по Ю.Н. Караулову)? Потому что в основе таких метафорических переносов лежат такие архетипы и мифологемы, которые регулируют метафорические употребления. Например, «чувства = жидкость»; данная мифологема взята из библейской мифологии [1, с. 257], она порождает образ чаши, из которой пьет человек, переживая чувства: испить до дна (о чувствах), отсюда глубина чувств; любовь – сосуд, отсюда полная любовь (М. Цветаева), неисчерпаемая любовь; любовь – океан, море, отсюда любовь тихая, бурная, спокойная и т.д. Таким образом, мифологема «любовь = жидкость» передает и закрепляет в себе их текучесть, изменчивость, динамику.

Говоря о чувствах и эмоциях, нельзя не заметить, что здесь «работает» еще    один    параметр   –    «верх–низ»:     «Эмоции    ассоциируются     с параметрическими характеристиками по вертикали и горизонтали» [1, с. 62], поэтому спокойствие – это как бы неподвижность по этой шкале, как бы «нулевая» координата, положительные эмоции связаны с движением вверх (прыгать от радости), а отрицательные – с движением вниз (согнуться от горя).

Особая мифология у узла. В русской мифологии и ментальности он сопровождается негативными коннотациями. Так, фразеологизм связать по рукам и ногам в значении “лишить возможности действовать свободно” негативная коннотация обусловлена влиянием представлений о физическом действии связывания как магической практики вязания узлов. Ситуация, отраженная фразеологизмом вить веревки (полностью подчинить своей воле), также оценивается отрицательно, ибо человек должен подчиняться лишь Божьей воле, а не воле другого человека. Семантика этих ФЕ формировалась под влиянием магических актов витья, вязания, плетения, гнутия в системе представлений древних славян о кривизне [12]. Генетически кривизна соотносится с мифологемой узла (например, завязать – покончить с чем-либо плохим), завязать талисман, который носят на руке или шее и тем самым предохраняют себя от болезней и несчастий. Символические функции этих процессов однородны связаны с обрядовой значимостью нити.

При подготовке к родам развязывали все узлы на одежде даже у кружающих, снимали кольца, расплетали косы. С чем это связано? равильно ответить на этот вопрос помогает язык, его семантика, этимология. Так, по свидетельству М.М. Маковского, семантика слов плохой, злой связана с семантикой слов узел, плести. Фразеологизм развязать язык означает «начать говорить о том, о чем раньше молчал» и употребляется с пометкой «неодобрительно». С помощью узла можно нанести вред – связать счастье, здоровье, но вместе с тем и принести добро – связать зло.   Таким образом, узел, моток, нить, с одной стороны, являются оберегом, но происходит это, по мнению древних славян, только тогда, когда человек знает, для чего они сделаны, если же не знает цель их появления, то это вредное колдовство. Отголоски магического завязывания узла можно видеть в обычае завязать узелок на память, завязать кисть руки красной нитью (как оберег).

Вывод

Что же делают мифологемы, под которыми мы понимаем «картинки» мифов, столь важными не только для понимания функционирования языка (его фразеологизмов, пословиц, притч), но и для исследования коллективного бессознательного? Думается, что это заключенная в них энергия человеческого духа. Мы понимаем под энергией не только то, что греет или светит, а энергия – это и наша Земля, и воздух, и человек, и все в мире и космосе. Это разные формы энергии. Большая ее часть находится за пределами нашего восприятия. Можно сказать, что энергия – это особый вид материи, точнее, энергия – это бесконечная цепь переходных состояний материи.

В мифе мы видим особое состояние духа как вида духовной материи, в которой в центре и в свертке находится коллективное бессознательное. Нужно использовать все пути, которые способны пролить свет на проблему. Не случайно у Э.Б. Тайлор встречаем: «необходимо использовать всякий путь, могущий привести к знанию, необходимо использовать любую дверь и убедиться, нет ли возможности ее открыть» [8, с. 33]. Именно лингвистика  помогает увидеть мир – язык – человека и его сознание гармонии, ощутить гармонию человека и его психики с реальным и возможным мирами.

Литература

1. Виноградов В.В. Язык Пушкина. – М.-Л.: Academia, 1935. – 795 с.
2. Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки. – М.: Наука, 1985. – 174 с.
3. Вышеславцев Б.П. Сердце в христианской и индийской мистике // Вопросы философии, 1990. – № 4. – С. 93-102.
4. Евсюков В.В. Мифы о мироздании. – М.: Политиздат, 1986. – 87 с.
5. Лобок А.М. Антропология мифа. Екатеринбург: Банк культурной информации, 1997. – 692 с.
6. Маслова В.А. «Преданья старины глубокой» в зеркале языка. – Минск: «Экономпресс», 1997. – 117 с.
7. Пименова М.Вл. Концептуализация чувства в русской языковой картине мира //Мир человека и мир языка. – Кемерово, 2003. – С. 58-120.
8. Тайлор Э.Б. Первобытная культура. – М.: Политиздат, 1989. – 576 с.
9. Топоров В.Н. Исследования в области балто-славянской духовной культуры. – М.: Языки славянской культуры, 1993. – 579 с.
10. Флоренский П.А. Столп и утверждение истины: Опыт православной теодицеи. – М: ООО «Издательство ACT», 2003. – 640 с.
11. Фрэзер Дж. Золотая ветвь. – М.: Политиздат, 1983. – 832 с.
12. Холявко Е.И. Отражение мотива кривизны во вторичной семантике русского и белорусского слова. – Гомель: ГГУ имени Ф. Скорины, 2002. – 176 с.
13. Юнг К.Г, Нойман Э. Психоанализ и искусство. – М.: Рефл-бук, Ваклер, 1996. – 304 с.

References

1. Vinogradov V.V. Jazyk Pushkina. – M.-L.: Academia, 1935. – 795 s.
2. Vol’f E.M. Funkcional’naja semantika ocenki. – M.: Nauka, 1985. –174 s.
3. Vysheslavcev B.P. Serdce v hristianskoj i indijskoj mistike // Voprosy filosofii, 1990. – № 4. – S. 93-102.
4. Evsjukov V.V. Mify o mirozdanii. – M.: Politizdat, 1986. – 87 s.
5. Lobok A.M. Antropologija mifa. Ekaterinburg: Bank kul’turnoj informacii, 1997. – 692 s.
6. Maslova V.A. «Predan’ja stariny glubokoj» v zerkale jazyka. – Minsk: «Jekonompress», 1997. – 117 s.
7. Pimenova M.Vl. Konceptualizacija chuvstva v russkoj jazykovoj kartine mira // Mir cheloveka i mir jazyka. – Kemerovo, 2003. – S. 58-120.
8. Tajlor Je.B. Pervobytnaja kul’tura. – M.: Politizdat, 1989. – 576 s.
9. Toporov V.N. Issledovanija v oblasti balto-slavjanskoj duhovnoj kul’tury. – M.: Jazyki slavjanskoj kul’tury, 1993. – 579 s.
10. Florenskij P.A. Stolp i utverzhdenie istiny: Opyt pravoslavnoj teodicei. – M: OOO «Izdatel’stvo ACT», 2003. – 640 s.
11. Frjezer Dzh. Zolotaja vetv’. – M.: Politizdat, 1983. – 832 s.
12. Holjavko E.I. Otrazhenie motiva krivizny vo vtorichnoj semantike russkogo i belorusskogo slova. – Gomel’: GGU imeni F. Skoriny, 2002. – 176 s.
13. Jung K.G, Nojman Je.Psihoanaliz i iskusstvo. – M.: Refl-buk, Vakler, 1996. – 304 s.