МАНИПУЛЯТИВНЫЙ ПОТЕНЦИАЛ ЭВФЕМИЗМОВ И ДИСФЕМИЗОВ В ПОЛИТИЧЕСКИХ ТЕКСТАХ РОССИЙСКИХ СМИ

Майба В.В.¹, Маруневич О.В.²

Майба В.В.

Ростовский государственный университет путей сообщения
е-mail: vita.maiba@yandex.ru

Маруневич О.В.

Московский физико-технический институт
е-mail: oks.marunevich@mail.ru

Конец ХХ – начало XXI в. ознаменовали собой повышенный интерес как российского общества в целом, так и представителей отдельных профессий (политтехнологи, журналисты, маркетологи, PR-менеджеры, рекламисты и т.д.) к способам воздействия на сознание широких масс. По справедливому замечанию И.А. Стернина, развитие демократии в стране сделало умение убедить в чем-то неоднородные по уровню образования, культуры, достатка и т.д. слои населения крайне важным: «в демократических государствах стало необходимо убеждать при выборах, в условиях плюрализма мнений и политической жизни, в условиях политической борьбы – политикам стало необходимо учиться убеждать людей в своей правоте» [28, c. 58].

В первую очередь, об этом свидетельствует массив научных работ, посвященных исследованию механизмов и методов манипуляции, принципов психологической защиты от манипуляции. Вместе с тем, следует отметить, что данные работы были написаны в русле психологии [2; 3; 6; 21], политологии [8; 9; 17; 23; 24; 31], социологии [11] и даже философии [20]. Собственно лингвистические исследования появляются чуть позже. Однако данное явление стало настолько активно изучаться [5; 15; 16; 19; 28; 29; 34], что в настоящее время можно говорить о существовании самостоятельной отрасли знания, именуемой теорией речевого воздействия. Как отмечает И.А. Стернин, теория речевого воздействия – это наука «о выборе подходящего, адекватного способа речевого воздействия на личность в конкретной коммуникативной ситуации, об умении правильно сочетать различные способы речевого воздействия в зависимости от собеседника и ситуации общения для достижения наибольшего эффекта» [28, с. 61].

Ключевым признаком манипулятивного воздействия является его скрытый характер, иными словами, – сам факт воздействия не должен быть замечен объектом манипуляции. Одно из классических определений манипуляции звучит следующим образом: «скрытое управление человеком против его воли, приносящее инициатору односторонние преимущества» [33, с. 3]. Аналогичным образом трактуется и речевая манипуляция, под которой понимается «разновидность манипулятивного воздействия, осуществляемого путем искусного использования определенных ресурсов языка с целью скрытого влияния на когнитивную и поведенческую деятельность адресата» [12, с. 24].

Основными видами речевой манипуляции в современных российских СМИ, освещающих политические события в стране и за рубежом, являются навешивание ярлыков, использование антитезы «свой – чужой», умалчивание источников информации, частичное освещение событий, ссылки на авторитетное мнение и ссылки на непосредственных очевидцев событий, обращение к историческим фактам и др. Все они нацелены на репрезентацию неполной или недостоверной информации, позволяющей создать у читателя представление о действительности, которое необходимо изданию в зависимости от его ориентации (провластное или оппозиционное). Также следует отметить, что, для современного российского медиадискурса характерна тенденция развития в двух диаметрально противоположных направлениях: намеренное, иногда даже нарочитое огрубление и, наоборот, смягчение тона повествования путем использования дисфемизмов и эвфемизмов соответственно.

Традиционно под дисфемизмом понимается «замена эмоционально и стилистически нейтрального слова более грубым, пренебрежительным» [13, c. 407], например, морда вместо лицо, баба – женщина, мент – полицейский, зоомбоящик – телевизор. Эвфемизмом называется «замена любого нежелательного в данной ситуации слова или выражения при помощи нейтрально или положительно коннотированного обозначения с целью избежать конфликта в общении и/или скрыть неприятные явления действительности» [1, с. 7], например, физическое устранение вместо убийство, хирургическое вмешательство – операция, клининг-менеджер – уборщица, лицо с ограниченными возможностями – инвалид и т.д. Таким образом, эвфемизмы и дисфемизмы находятся на противоположных полюсах на оси оценочного варьирования денотата [32, c. 178].

Цель настоящей статьи заключается в рассмотрении особенностей использования эвфемизмов и дисфемизмов современными российскими медиа для формирования общественного мнения. Материалом исследования послужили тексты официальных («Российская газета», РИА Новости, Интерфакс), независимых («Московский комсомолец», «Комсомольская правда», «Известия», «Коммерсантъ», Regnum) и оппозиционных сетевых изданий («Новая газета»), а также зарубежных СМИ (Forbes, Washington Post, УНИАН) за период с 2017 по 2022 гг.

Говоря об эвфемизмах, следует подчеркнуть, что они используются СМИ не только ради тактичности:

На 92-м году жизни скончался Михаил Горбачев, первый президент и последний руководитель СССР (РИА Новости, 31.08.2022).

В возрасте 96 лет скончалась королева Великобритании Елизавета II. Она ушла из жизни в замке Балморал в Шотландии в окружении семьи (Известия, 08.09.2022).

13 июня в Париже на 95-м году жизни скончался французский актер, режиссер и сценарист голландского происхождения Анри Гарсен. Об этом передают СМИ страны со ссылкой на агента артиста. Гарсен мирно почил во сне. Причина пока не названа (Российская газета, 14.06.2022).

Как видим, в данных примерах слово умереть, имеющее отрицательную эмоциональную коннотацию, было заменено более нейтральными синонимами – скончаться, уйти из жизни, мирно почить. Использование указанных эвфемизмов психологически и эстетически смягчает негативное восприятие смерти.

В связи с тем, что эвфемизмы, как правило, смещают акценты с негативных сторон действительности на нейтральные, они активно используются журналистами для речевого воздействия на реципиента. Согласно А.М. Кацеву, способность эвфемизмов манипулировать сознанием адресата детерминировано несколькими факторами:

–  эвфемизмы вуалируют истинную сущность события или явления путем создания нейтральной или положительной коннотации;

– «информационный шум» затрудняет ориентацию адресата в языковом материале и мешает его критическому осмыслению;

–  незначительное количество людей знакомо с данным тропом, что, в свою очередь, мешает реципиенту идентифицировать и сам эвфемизм, и табуируемый денотат [10, с. 47].

С точки зрения Л.П. Крысина, эвфемизация медиатекстов преследует следующие цели:

– стремление избежать коммуникативного дискомфорта и конфликта. Так, в СМИ часто используют слово незрячий вместо слепой или слабослышащий вместо глухой:

В Орле планируют создать диспетчерский пункт для слабослышащих людей. Он будет работать на базе комплексного центра социального обслуживания населения в Заводском районе (Известия, 28.11.2019).

Что чувствуют незрячие люди, которым каждый день приходится ходить по городу? Как они переходят дорогу, как ездят в автобусах? Зрячий человек, к счастью, не может этого понять (Московский комсомолец, 20.08.2017).

— вуалирование существа явления, кроющаяся в «общей лживости системы и обслуживающего ее идеологического аппарата, в боязни огласки неблаговидной или антигуманной деятельности» [13, с. 390]. Например, тюрьма часто называется исправительным учреждением или аббревиатурой МЛС (места лишения свободы):

Еще 1 ноября 2019 года полицейское ведомство предложило ФСИН, ФСБ и Роскомнадзору поработать совместно и до 30 июля 2020 года выработать план действий для ликвидации нелегальных call-центров, львиная доля которых работает на территории исправительных учреждений (Новая газета, 05.10.2020).

При этом замена многих слов и выражений эвфемизмами настолько типична, что уже стала своеобразным клише. Например, во многих статьях, описывающих текущую демографическую ситуацию в стране, словосочетание смертность населения заменяется термином естественная убыль населения:

В России за первые 11 месяцев 2021 года естественная убыль населения выросла на 64% в годовом измерении и составила 945,1 тысячи человек против 574,9 тысячи человек годом ранее, сообщил Росстат (Интерфакс, 30.12.2021).

Особенно сильно прошлый год [2021] ударил по Центральной России. Рекорды естественной убыли поставили Рязанская, Новгородская, Тульская области (Новая газета, 03.02.2022).

Несмотря на то, что уже несколько лет в России наблюдается превышение смертности над рождаемостью, в том числе спровоцированное эпидемией коронавируса, формулировка убыль населения преподносит это как вполне естественный процесс – людям свойственно рождаться и умирать. Тем самым у читателей создается положительное представление о демографической ситуации в стране.

Типичным является и эвфемизация лексем, обозначающих военные действия. Так, участие России в гражданской войне в Сирии именовалось в отечественных СМИ как военная операция, сирийская кампания:

30 сентября 2015 года Россия начала военную операцию в Сирии. Согласно заявлению министра обороны Сергея Шойгу, за пять лет с помощью российской армии на Ближнем Востоке были ликвидированы 865 «главарей бандформирований» и более 133 тыс. боевиков, в том числе 4,5 тыс. из РФ и СНГ (Коммерсантъ, 30.09.2020).

Есть мнение, что вся сирийская кампания вообще была для Кремля поводом для торга с Западом вокруг Украины. Что на самом деле выиграла Москва по итогам проведенной в Сирии операции? (Forbes, 13.12.2017).

Боевые действия в августе 2008 г. между Грузией и союзными войсками Южной Осетии и России в западной и прозападной прессе называется русско-грузинской войной:

Georgia marks 10^th anniversary of painful war with Russia and 10 years after Russian troops invaded the former Soviet republic, Georgia’s 3.9 million inhabitants still live in fear of their giant northern neighbor (Washington Post, 31.07.2018).

7 серпня 2008 року Росія напала на Грузію. Хоча росіяни воліють називати іншу дату – 8 серпня, війна почалась все-таки напередодні. Чому така розбіжність в датах? Бо офіційна версія Кремля полягає в тому, що спочатку грузини почали “каральну” операцію проти сепаратистів Південної Осетії та Абхазії, а вже потім росіяни ввели до Грузії свої війська, щоб “примусити до миру” Тбілісі (УНИАН, 08.08.2022) (Украинское издание).

8 августа 2008 года считается официальной датой начала российско-грузинской войны. … Запад был целиком на стороне Грузии. Но очень скоро отношение западной бюрократии стало меняться. Российские деньги, российские агенты влияния и просто нежелание ссориться с Россией начали делать свое дело. Западные политики проглядели войну и теперь искали способ снять с себя ответственность (Новая газета, 07.08.2018) (по решению Роскомнадзора лицензия аннулирована).

Однако в официальных российских СМИ данные события именуются конфликтом:

В ночь на 8 августа 2008 года Грузия совершила вооруженное нападение на Южную Осетию, разрушив часть ее столицы. Российская Федерация, защищая жителей республики, ввела войска и вытеснила грузинских военных. Конфликт длился пять дней, в результате погибли более 1 тыс. человек (Известия, 08.08.2022).

Это связано с тем, что лексема война всегда ассоциируется с вооруженным столкновением, гибелью огромного количества людей, гуманитарной катастрофой и т.д., в то время как слово конфликт вызывает менее негативные эмоции, т.к. согласно толковому словарю, конфликт – это серьезное разногласие, столкновение противоположных сторон, мнений, сил [27]. Таким образом, заменяя лексему война более нейтральным словом конфликт, журналисты тем самым искажают представление аудитории о реальной ситуации в зоне боевых действий.

Примечательно, что такая практика свойственна не только российским СМИ. Как свидетельствует П.С. Казарин, после неудач во Вьетнамской войне американскими военными теоретиками было выдвинуто предложение, поддержанное высшим руководством страны, запретить использовать слово война в медийном дискурсе, чтобы не подвергаться резкой критике избирателей за развязанные военные действия, а вместо этого употреблять словосочетания «конфликт низкой интенсивности», «конфликт средней интенсивности» и «конфликт высокой интенсивности» [7].

Говоря о процессе эвфемизации, следует помнить, что это многоаспектный феномен, включающий, помимо языкового, еще и социальный и психологический компоненты и отражающий ключевые ценностные установки нравственной и духовной культуры, особенности мышления и мировоззрения как отдельной личности, так и социума в целом [35, c. 201]. Иными словами, выбор говорящим (в нашем случае – журналистом) эвфемизма детерминирован не только наличием у исходной лексемы разветвленного синонимического гнезда (например, толстый – полный, с избыточным весом, рубенсовских форм, корпулентный, пышный, солидная комплекция, приятной полноты, крупный, богатырь и т.д.), но также описываемой ситуацией, статусом говорящего и даже его половой принадлежностью. Подтверждение данной мысли находим у Л.П. Крысина: «Обращаясь к теме “эвфемизмы”, исследователь вынужден привлекать к анализу не только сами эвфемистические выражения, но и тот социально-культурный и языковой фон, на котором возникает нужда в эвфемизмах» [14, с. 82].

В настоящее время выделяют два типа социальной вариативности языка – стратификационную и ситуативную. Первая зависит от принадлежности говорящего к тому или иному социальному классу, вторая – от речевой ситуации, в которую вовлечен говорящий. В качестве примера стратификационной вариативности Н.М. Потапова приводит отрывки из произведений классиков русской литературы, склонных к обращаться к темам, требующим эвфемизации, и противопоставляет им писателей первой четверти – середины ХХ в., требующих «называть вещи своими именами». По мнению исследователя, данный факт детерминирован тем, что после революции 1917 г. язык стал одним из средств классовой борьбы, поэтому литературный язык пополнился множеством просторечий и диалектизмов, неологизмами, отвечавшими духу времени (продразверстка, партком, рабфак и др.), тогда как эвфемизмы, до этого считавшиеся признаком образованности и воспитанности, воспринимались пролетариатом как наследие царского режима [22]. Как отмечал Б.А. Ларин, «характерным для социалистической эпохи является именно разоблачение эвфемизмов и предпочтение прямых, иногда резких и грубоватых выражений, что наблюдаем в возрастающей пропорции не только в разговорном языке, но даже в … ораторской речи» [Цит. по: 22, с. 43].

Следует подчеркнуть, что, несмотря на отсутствие официального разделения современного российского общества на страты, слои, сословия и т.д., стратификационная вариативность языка наблюдается в различии языковых единиц, выбираемых индивидами для вербализации своего коммуникативного намерения в зависимости от происхождения, возраста и уровня образования. Так, В.П. Москвин справедливо указывает, что у маргинальных и полумаргинальных личностей практически отсутствуют лексические и тематические табу, поэтому они считают использование эвфемизмов коммуникативно нецелесообразным [18]. С другой стороны, учителя как люди с высшим образованием и высоким уровнем коммуникативной культуры склоны использовать большое количество эвфемизмов в своей профессиональной деятельности. Например, в русском языке для номинации отстающих учеников используются эвфемизмы ребенок со специальными образовательными потребностями и слабоуспевающий, в английском языке – underachiever и academically subnormal [30].

Что касается ситуативной вариативности, то выбор языковых средств зависит от целого ряда факторов, включая саму речевую ситуацию, уместность того или иной слова в этой ситуации, статус и коммуникативную интенцию собеседников. В частности, выбор языковых средств будет значительно отличаться в симметричной (неформальная беседа двух друзей) и ассиметричной (разговор между начальником и подчиненным) ситуации. Так, в своей работе В.И. Жельвис отмечает, что для инвективной речи как выхода из эмоционального напряжения характерно исключительно движение «сверху вниз». Автор объясняет свою позицию тем, что в ситуации «начальник – подчиненный» индивид, обладающий более высоким статусом, может позволить себе большую свободу слова и не думать о смягчении своих высказываний посредством их эвфемизации [4]. Однако, проанализировав бизнес-дискурс, В.В. Рябкова пришла к выводу, что в настоящее время движение «сверху вниз» становится все более характерным и для эвфемизмов. Исследователь подчеркивает, что руководители прибегают к эвфемизации для вуалирования той или иной неприятной ситуации. Например, они используют слова рост без развития, нулевые темпы роста, коррекция вниз для замены слова кризис, оптимизация кадров, снятие с должности – для увольнения и т.д. [25].

Однако все вышесказанное справедливо для ситуаций непосредственного речевого взаимодействия между собеседниками, тогда как медиа являются средством косвенного общения, затрудняющим или отдаляющим во времени получение обратной связи между участниками общения. В свою очередь, это подводит нас к проблеме восприятия журналистского текста читателями с разным уровнем языковой подготовки. Так, зачастую термин естественная убыль населения, под которым понимается превышение смертности над рождаемостью, многими ошибочно интерпретируется как эвфемизм слова смертность – количество умерших за год.

Некоторые эвфемизмы являются калькой с английского языка и могут быть не понятны рядовому россиянину. Сообщая о смерти неофициального символа мэрии Невинномысска кота Кипиша, журналист написал следующее: Главкот Невинномысска Кипиш 25 октября ушел на радугу (МК, 26.10.2022). Фраза уйти на радугу – это калька выражения to go to the Rainbow Bridge, появившегося в английском языке в конце ХХ в. и обозначающего мифический загробный мир, где домашние питомцы могут встретиться со своими хозяевами. Данное выражение является весьма популярным среди любителей домашних животных в американской и британской лингвокультурах, однако мало известно россиянам старше 35 лет.

С другой стороны, существуют эвфемизмы, значение которых поймет только старшее поколение. Так, статья в газете «Комсомольская правда», посвященная энергетическому комплексу страны, озаглавлена Антиконкурентный сговор и заоблачные цены на топливо: чем грозит либерализация цен на энергетическом рынке (КП, 24.05.2017). Ключевой компонент данного заголовка – нейтральный экономический термин либерализация цен, под которым обычно понимается один из основных элементов рыночной экономики, обеспечивающий баланс спроса и предложения путем освобождения цен от административного регулирования. Однако в данном случае это эвфемистическая замена выражения резкое повышение цен, являющаяся аллюзией на указ Бориса Ельцина «О мерах по либерализации цен» от 2 января 1992 г., отменявшего государственное ценообразование на почти 90% товаров в стране. Результатом этого указа стал резкий рост цен в более, чем 25 раз, сокращение доходов населения на 47 % и падение ВВП на 19%.

Таким образом, основной целью употребления эвфемизмов в современных российских СМИ можно назвать нейтрализацию истинного смысла прямых номинаций, нежелательных по политическим, религиозным, этическим или иным причинам. Однако понимание подобных лексем читателями является неоднозначным. Огромную роль в этом играет неоднородность читательской аудитории, отличающейся возрастом, половой принадлежностью, уровнем образования, социальным статусом и т.д.

Что касается дисфемизации, то, в качестве дисфемизмов, традиционно используются разговорные слова и выражения, имеющие негативную коннотацию, а также сленг и жаргонизмы, употребление которых направлено на формирование у реципиента неприязни или отвращения к описываемому объекту, событию или явлению:

Полицейские устроили неспешный шмон по полной, отбирая даже воду в пластике – это вам не официозный «Бессмертный полк» (Московский комсомолец, 11.03.2019).

Описывая состоявшийся 10 марта 2019 г. митинг против законопроекта о суверенном Интернете, выдвинутом Клишасом, Боковым и Луговым, и против пакета онлайн цензуры, журналист вместо слова осмотр, обозначающего обыкновенную проверку карманов, сумок, рюкзаков граждан на наличие колюще-режущего, холодного и огнестрельного оружия, взрывчатых веществ и т.д., запрещенных для проноса на общественно-массовые мероприятия для безопасности других граждан, использует криминальный жаргонизм шмон. Данное слово имеет схожее значение, однако сфера его узуса вызывает ассоциации с зоной, беспределом силовых структур, бесправным положением заключенных, беспардонным вмешательством в личное пространство. От этого читатель начинает чувствовать злобу по отношению к полицейским, просто выполняющим свою работу по охране правопорядка.

Во многих статьях оппозиционных СМИ телевизор называется зомбоящиком. Впервые зафиксированное в качестве окказионализма в «Живом журнале» в 2001 г. слово быстро стало популярным среди пользователей Рунета. Онлайн словарь молодежного сленга трактует его как «вещательный предмет, по которому зомбируются люди при помощи купленных новостей, реалити-шоу и других развлекательных программ» [26].

То, что мы сейчас имеем – и безудержная поддержка власти, и нежелание видеть промахи руководства страны, и безмерное доверие зомбоящику – есть следствие нашей культуры, определяющей менталитет среднестатистического россиянина (Новая газета, 21.10.2017) (по решению Роскомнадзора лицензия аннулирована).

Этот закон – попытка превратить интернет в телевизор. Превратить рассредоточенную одноуровневую сеть, в которой каждый может быть и творцом, и потребителем информации, – в сетевой аналог зомбоящика, в котором чиновники решают, что можно смотреть и чего думать (Новая газета, 13.02.2019) (по решению Роскомнадзора лицензия аннулирована).

Таким образом, телевидение характеризуется не как способ получения своевременной информации о текущих событиях в политической, социально-экономической и культурной жизни страны, а как способ массового зомбирования людей, в результате чего они лишаются способности критически думать и принимать самостоятельные решения. С другой стороны, отрицательный образ современного телевидения спровоцирован самой сеткой вещания. На центральных каналах не хватает хороших развлекательных программ, научно-просветительских программ для детей и подростков, фильмов, зато в избытке программы, где звезды и полумаргинальные личности «полощут свое грязное белье»:

Что нам показывают по ящику? … Почему подавляющее большинство передач и сериалов несут лишь пошлость, глупость и грязь? … Можно, при большом желании, найти что-то годное, но если просто включить телевизор, то скорее всего, попадешь на очередную передачу о любовниках «поющих трусов», политическое шоу с горлопанами всех мастей или примитивный сериальчик. … Одни и те же лица, надоевшие и замыленные, копаются в грязном белье, бездарно поют и играют. Всё это подаётся с пафосом, гламуром и, опять-таки, пошлостью… Складывается такое ощущение, что есть конкретная цель – дебилизировать нацию (Комсомольска правда, 28.11.2018).

Задаваясь вопросом о том, почему телевидение превратилось в «яд» для нашего сознания, автор намеренно использует грубую сниженную лексику (ящик, поющие трусы, горлопаны, дебилизировать). Ее наличие в медиатексте свидетельствует о том, что освещение данной проблемы вышло за рамки беспристрастности, хотя журналистская этика предписывает соблюдение принципа объективности подачи информации, что, в свою очередь, подразумевает отсутствие агрессии, негативных эмоции по отношению к освещаемому явлению, навязывания свой точки зрения.

В целом, следует подчеркнуть, что использование дисфемизмов характерно для статей, затрагивающих социальные проблемы и вызывающих общественный резонанс. При этом зачастую авторы прибегают к словам с «осуждающей» семантикой:

Нельзя отрицать наличие в России «пятой колонны», за деньги спонсоров участвующей в подготовке «хаотизации». Конечно, главной ее опорой являются наши отечественные коррупционеры во власти, те самые «жулики и воры», от которых нужно избавляться, опираясь на честные кадры. Разумеется, эти коррупционеры не хотят уходить от кормушки (Известия, 06.05.2017).

Госдуме назвали цинизмом предложение Минстроя запретить гражданам выбирать управляющую компанию (УК). «Жилищно-коммунальная мафия и ее лоббисты в Минстрое придумали очередной способ грабежа граждан. Чем хуже качество ЖКУ, тем больше денег вынуждены платить жильцы в пользу алчных дармоедов из сферы ЖКХ», – отметил депутат Госдумы Алексей Журавлёв (ЛДПР) (Regnum, 14.10.2021).

Люди нередко покидают театр с чувством отвращения, даже ругаются вслух. Алкоголичка, нимфоманка — такие дамы, конечно, есть. Но – не шекспировская Гертруда. В пьесе полно указаний на то, что Гертруда была безупречной женой и матерью. А эта, потаповская, – пьяная потаскуха, забрела в спектакль прямо из борделя «Трёхгрошовой оперы» Брехта (Московский комсомолец, 25.04.2019).

Проведенное исследование позволило заключить следующее. Как эвфемизмы, так и дисфемизмы активно используются журналистами в манипулятивных целях. Популярность анализируемых фигур речи в современном российском медиадискурсе объясняется самой природой эвфемизмов и дисфемизмов, изначально обладающих определенным манипулятивным потенциалом. Например, замена слова или выражения вариантом с нейтральной и тем более положительной коннотацией приведет к изменению отношения аудитории к описываемому событию или явлению в лучшую сторону, даже если в статье идет речь о чем-то негативном. И, наоборот, использование дисфемизмов смещает акценты с нейтральных событий жизни социума на негативные. Нами также была выявлена связь между типом политической ангажированности издания и особенностью употребления эвфемизмов и дисфемизмов. Так, для «Российской газеты» – официального печатного органа Правительства Российской Федерации характерно включение в текст эвфемизмов, тогда как оппозиционная «Новая газета» (по решению Роскомнадзора лицензия аннулирована) изобилует дисфемизмами. Независимым изданиям («Московский комсомолец», «Известия» и «Комсомольская правда) в равной мере свойственна манипуляция информацией путем ее искажения посредством и эвфемизации, и дисфемизации.

Литература

1. Баскова Ю.С. Эвфемизмы как средство манипулирования в языке СМИ. – Краснодар, 2006. – 24 с.
2. Грачев Г.В., Мельник И.К. Манипулирование личностью: организация, способы и технологии информационно-психологического воздействия. – М.: Алгоритм, 2002. – 408 с.
3. Доценко Е.Л. Психология манипуляции: феномены, механизмы и защита. – М.: ЧеРо, Изд-во МГУ, 1997. – 344 с.
4. Жельвис В.И. Психолингвистическая интерпретация инвективного воздействия: автореф. дис. … д-ра филол. наук: 10.02.19 / В.И. Жельвис; Ин-т языкознания. – М., 1992. – 51 с.
5. Иссерс О.С. Речевое воздействие. – М.: Флинта: Наука, 2009. – 224 с.
6. Кабаченко Т.С. Методы психологического воздействия. – М.: Педагогическое общество России, 2000. – 544 с.
7. Казарин П.С. О соотношении понятий «война» и «вооруженный конфликт» // Вестник военного образования: электрон. журнал. – №5(14). С. 89-94. – URL: https://vvo.ric.mil.ru/stati/item/155699/. Дата обращения: 28.10.2022.
8. Кара-Мурза С.Г. Краткий курс манипуляции сознанием. – М.: Алгоритм. Эксмо, 2002.  – 288 с.
9. Кара-Мурза С.Г. Манипуляция сознанием. М.: Алгоритм, 2004. 528 с.

10. Кацев А.М. Языковое табу и эвфемия. – Л.: ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1988. –  80 с.
11. Комова С.В. Манипулятивные технологии как стратегии виртуального моделирования и программирования реального мира / С.В. Комова // Культурная жизнь юга России. – – № 3. –  С. 16-20.
12. Копнина Г.А. Речевое манипулирование. – М.: Флинта, 2012. – 170 с.
13. Крысин Л.П. Эвфемизмы в современной русской речи / Л.П. Крысин // Русский язык конца ХХ столетия (1985-1995). – М.: Языки русской культуры, 2000. – С. 384-407.
14. Крысин Л.П. Эвфемистические способы выражения в современном русском языке / Л.П. Крысин // Русский язык в школе. – – № 5. – С. 76-82.
15. Майба В.В. Язык в контексте современного российского политического дискурса/ В.В. Майба // Современный ученый. – – № 4. – С. 210-215.
16. Маруневич О.В. К вопросу о прагматике инвективных этнонимов в современном политическом дискурсе России и США / О.В. Марунович // На пересечении языков и культур. – – № 2. – С. 59-63.
17. Михалёва О.Л. Политический дискурс как сфера реализации манипулятивного воздействия: дис. … канд. филол. наук: 10.02.01 / О.Л. Михалева; Иркутский гос. ун-т. – Иркутск, 2004. – 224 с.
18. Москвин В.П. Эвфемизмы в лексической системе современного русского языка. – М.: УРСС Эдиториал, 2017. – 262 с.
19. Одарюк И.В. Анализ новейших технологий современной рекламы, применяемых для воздействия на целевую аудиторию // Актуальные проблемы и перспективы развития транспорта, промышленности и экономики России: cб. науч. тр. конф., 01-02 марта 2018 г. – Ростов-на-Дону: Рос. гос. ун-т. путей и сообщ., 2018. – С. 184-188.
20. Павлова Е.Д. Скрытое воздействие средств массовой информации на массовое сознание как социально-философская проблема: дис. … канд. философ. наук: 09.00.11 / Е.Л. Павлова; Рос. гос. гум. ун-т. – М., 2005. – 154 с.
21. Панкратов В.Н. Психотехнология управления людьми: практическое руководство. – М.: Издательство Института Психотерапии, 2001. – 324 с.
22. Потапова Н.М. Влияние социальных факторов на употребление эвфемизма // Язык, сознание, коммуникация: сб. статей / В.В. Красных, А.И. Изотов. – М.: МАКС Пресс, 2009. – Вып. 39. – С. 41-49.
23. Почепцов Г.Г. Информационные войны. Новый инструмент политики. – М.: Алгоритм, 2003. – 256 с.
24. Прокофьев В.Ф. Тайное оружие информационной войны. Атака на подсознание. – М.: Синтег, 1999. – 408 с.
25. Рябкова В.В. Эвфемизмы в деловом дискурсе // Молодая наука – 2016: сб. мат. рег. межвуз. научн.-практ. конф.: 23-24 октября 2016 г. –Пятигорск: ПГУ, 2016. – С. 55-58.

26. Словарь молодежного сленга [Электронный ресурс]. URL: www.slang.ru. Дата обращения: 01.09.2022.
27. Современный толковый словарь русского языка / Сост. Т.Ф. Ефремова [Электронный ресурс]. URL: http://rus-yaz.niv.ru/doc/dictionary-efremova/index.htm. Дата обращения: 05.09.2022.
28. Стернин И.А. Введение в речевое воздействие. – Воронеж: Истоки, 2001. – 252 с.
29. Стернин И.А. Основы речевого воздействия. – Воронеж: Истоки, 2012. – 178 с.
30. Тишина Н.В. Национально-культурные особенности эвфемии в современном английском и русском языке: автореф. дис. … канд. филол. наук: 10.02.20 / Н.В. Тишина; Мос. гос. лингв. ун-т. – М., 2006. – 28 с.
31. Филинский А.А. Критический анализ политического дискурса предвыборных кампаний 1999-2000 гг.: дис. … канд. филол. наук: 10.02.19 / А.А. Филинский; Твер. гос. ун-т. – Тверь, 2002. – 144 с.
32. Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса. – М.: Гнозис, 2004. – 326 с.
33. Шейнов В.П. Скрытое управление человеком. – Минск: АСТ, Харвест, 2008. – 816 с.
34. Maiba V. Fake discourse in the space of mass media and media linguistic practices // E3S Web of Conferences. 14th International Scientific and Practical Conference on State and Prospects for the Development of Agribusiness, INTERAGROMASH 2021. – Rostov-on-Don, 2021. – 11033 р.
35. Neaman J.S., Silver С.G. The Wordsworth Book of Euphemism. –London: Wordsworth Editions LTD, 1995. – 310 p.

References

1. Baskova Ju.S. Jevfemizmy kak sredstvo manipulirovanija v jazyke SMI. – Krasnodar, 2006. – 24 s.
2. Grachev G.V., Mel’nik I.K. Manipulirovanie lichnost’ju: organizacija, sposoby i tehnologii informacionno-psihologicheskogo vozdejstvija. – M.: Algoritm, 2002. – 408 s.
3. Docenko E.L. Psihologija manipuljacii: fenomeny, mehanizmy i zashhita. – M.: CheRo, Izd-vo MGU, 1997. – 344 s.
4. Zhel’vis V.I. Psiholingvisticheskaja interpretacija invektivnogo vozdejstvija: avtoref. dis. … d-ra filol. nauk: 10.02.19: zashhishhena 17.04.1992 / V.I. Zhel’vis; In-t jazykoznanija. – M., 1992. – 51 s.
5. Issers O.S. Rechevoe vozdejstvie. – M.: Flinta: Nauka, 2009. – 224 s.
6. Kabachenko T.S. Metody psihologicheskogo vozdejstvija. – M.: Pedagogicheskoe obshhestvo Rossii, 2000. – 544 s.
7. Kazarin P.S. O sootnoshenii ponjatij «vojna» i «vooruzhennyj konflikt» // Vestnik voennogo obrazovanija: jelektron. zhurnal. – 2018. №5(14). S. 89-94. – URL: https://vvo.ric.mil.ru/stati/item/155699/. Data obrashhenija: 28.10.2022.
8. Kara-Murza S.G. Kratkij kurs manipuljacii soznaniem. – M.: Algoritm. Jeksmo, 2002. – 288 s.
9. Kara-Murza S.G. Manipuljacija soznaniem. M.: Algoritm, 2004. 528 s.
10. Kacev A.M. Jazykovoe tabu i jevfemija. – L.: LGPI im. A. I. Gercena, 1988. –  80 s.
11. Komova S.V. Manipuljativnye tehnologii kak strategii virtual’nogo modelirovanija i programmirovanija real’nogo mira / S.V. Komova // Kul’turnaja zhizn’ juga Rossii. – 2005. – № 3. –  S. 16-20.
12. Kopnina G.A. Rechevoe manipulirovanie. – M.: Flinta, 2012. – 170 s.
13. Krysin L.P. Jevfemizmy v sovremennoj russkoj rechi / L.P. Krysin // Russkij jazyk konca HH stoletija (1985-1995). – M.: Jazyki russkoj kul’tury, 2000. – S. 384-407.
14. Krysin L.P. Jevfemisticheskie sposoby vyrazhenija v sovremennom russkom jazyke / L.P. Krysin // Russkij jazyk v shkole. – 1994. – № 5. – S. 76-82.
15. Majba V.V. Jazyk v kontekste sovremennogo rossijskogo politicheskogo diskursa/ V.V. Majba // Sovremennyj uchenyj. – 2020. – № 4. – S. 210-215.
16. Marunevich O.V. K voprosu o pragmatike invektivnyh jetnonimov v sovremennom politicheskom diskurse Rossii i SShA / O.V. Marunovich // Na peresechenii jazykov i kul’tur. – 2021. – № 2. – S. 59-63.
17. Mihaljova O.L. Politicheskij diskurs kak sfera realizacii manipuljativnogo vozdejstvija: dis. … kand. filol. nauk: 10.02.01: zashhishhena 14.10.2004 / O.L. Mihaleva; Irkutskij gos. un-t. – Irkutsk, 2004. – 224 s.
18. Moskvin V.P. Jevfemizmy v leksicheskoj sisteme sovremennogo russkogo jazyka. – M.: URSS Jeditorial, 2017. – 262 s.
19. Odarjuk I.V. Analiz novejshih tehnologij sovremennoj reklamy, primenjaemyh dlja vozdejstvija na celevuju auditoriju // Aktual’nye problemy i perspektivy razvitija transporta, promyshlennosti i jekonomiki Rossii: cb. nauch. tr. konf., 01-02 marta 2018 g. – Rostov-na-Donu: Ros. gos. un-t. putej i soobshh., 2018. – S. 184-188.
20. Pavlova E.D. Skrytoe vozdejstvie sredstv massovoj informacii na massovoe soznanie kak social’no-filosofskaja problema: dis. … kand. filosof. nauk: 09.00.11: zashhishhena 29.09.2004 / E.L. Pavlova; Ros. gos. gum. un-t. – M., 2005. – 154 s.
21. Pankratov V.N. Psihotehnologija upravlenija ljud’mi: prakticheskoe rukovodstvo. – M.: Izdatel’stvo Instituta Psihoterapii, 2001. – 324 s.
22. Potapova N.M. Vlijanie social’nyh faktorov na upotreblenie jevfemizma // Jazyk, soznanie, kommunikacija: sb. statej / Otv. red. V.V. Krasnyh, A.I. Izotov. – M.: MAKS Press, 2009. – Vyp. 39. – S. 41-49.
23. Pochepcov G.G. Informacionnye vojny. Novyj instrument politiki. – M.: Algoritm, 2003. – 256 s.
24. Prokof’ev V.F. Tajnoe oruzhie informacionnoj vojny. Ataka na podsoznanie. – M.: Sinteg, 1999. – 408 s.
25. Rjabkova V.V. Jevfemizmy v delovom diskurse // Molodaja nauka – 2016: sb. mat. reg. mezhvuz. nauchn.-prakt. konf.: 23-24 oktjabrja 2016 g. –Pjatigorsk: PGU, 2016. – S. 55-58.
26. Slovar’ molodezhnogo slenga [Jelektronnyj resurs]. URL: www.slang.ru. Data obrashhenija: 01.09.2022.
27. Sovremennyj tolkovyj slovar’ russkogo jazyka / Sost. T.F. Efremova [Jelektronnyj resurs]. URL: http://rus-yaz.niv.ru/doc/dictionary-efremova/index.htm. Data obrashhenija: 05.09.2022.
28. Sternin I.A. Vvedenie v rechevoe vozdejstvie. – Voronezh: Istoki, 2001. – 252 s.
29. Sternin I.A. Osnovy rechevogo vozdejstvija. – Voronezh: Istoki, 2012. – 178 s.
30. Tishina N.V. Nacional’no-kul’turnye osobennosti jevfemii v sovremennom anglijskom i russkom jazyke: avtoref. dis. … kand. filol. nauk: 10.02.20 / N.V. Tishina; Mos. gos. lingv. un-t. – M., 2006. – 28 s.
31. Filinskij A.A. Kriticheskij analiz politicheskogo diskursa predvybornyh kampanij 1999-2000 gg.: dis. … kand. filol. nauk: 10.02.19: zashhishhena 17.02.2002 / A.A. Filinskij; Tver. gos. un-t. – Tver’, 2002. – 144 s.
32. Shejgal E.I. Semiotika politicheskogo diskursa. – M.: Gnozis, 2004. – 326 s.
33. Shejnov V.P. Skrytoe upravlenie chelovekom. – Minsk: AST, Harvest, 2008. – 816 s.
34. Maiba V. Fake discourse in the space of mass media and media linguistic practices // E3S Web of Conferences. 14th International Scientific and Practical Conference on State and Prospects for the Development of Agribusiness, INTERAGROMASH 2021. – Rostov-on-Don, 2021. – 11033 r.
35. Neaman J.S., Silver S.G. The Wordsworth Book of Euphemism. –London: Wordsworth Editions LTD, 1995. – 310 p