ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ Я- И МЫ-СУБЪЕКТНОСТИ ЭМОТИВНЫХ КОНСТРУКЦИЙ ПО ДАННЫМ ЭМОТИВНО-КАУЗАТИВНОГО АНАЛИЗА СЕТЕВЫХ ДИСКУССИЙ

ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ Я- И МЫ-СУБЪЕКТНОСТИ ЭМОТИВНЫХ КОНСТРУКЦИЙ ПО ДАННЫМ ЭМОТИВНО-КАУЗАТИВНОГО АНАЛИЗА СЕТЕВЫХ ДИСКУССИЙ

Аннотация. В работе рассматриваются психологические аспекты выражения субъекта эмотивной конструкции с помощью личных местоимений первого лица. Выбор между я— и мы-субъектностью при описании эмоциональных состояний обсуждается в связи с особенностями границ личности адресанта, оказывающими влияние на интенционную основу его речевой деятельности. В эмпирической части статьи приводятся результаты применения инструмента автоматического каузативно-эмотивного анализа TITANIS к текстам 2048 сетевых дискуссий различной тематики. Среди выявленных более 16 тыс. эмотивных конструкций с участием местоимений первого лица выделено 2,6 тыс. конструкций, содержащих упоминание множественного субъекта «мы» и отражающих приписывание собственного эмоционального состояния адресанта реальной группе или неопределенной общности. Описаны особенности употребления «я» и «мы» в ролях экспериенцера и каузатора при предикатах с семантикой каузации эмоционального состояния нейтральной, позитивной и негативной тональности. По итогам кластеризации данных каузативно-эмотивного анализа выявлена специфика эмоциональных ситуаций с «я» в роли каузатора и показана возможность объяснить феномен приписывания эмоций множественному субъекту «мы» существованием процесса диффузии непосредственного эмоционального содержания «я» в роли экспериенцера.

Ключевые слова: субъектность, эмотивно-каузативный анализ, экспериенцер, каузатор, приписывание эмоций

Yu. Kuznetsova

PSYCHOLOGICAL INTERPRETATION OF I- AND WE-SUBJECTIVITY OF EMOTIVE CONSTRUCTIONS BASED ON THE EMOTIVE-CAUSATIVE ANALYSIS OF NETWORK DISCUSSIONS

Abstract. The paper examines the psychological aspects of the emotive constructions’ subjectivity expressed by first-person pronouns. The choice between I— and we-subjectivity for a description of emotional states is discussed in connection with specificities of the writing person’s boundaries personality which affect the intentional basis of his speech activity. The empirical part of the article presents the results of applying the automatic causative-emotive analysis tool TITANIS to the texts of 2048 network discussions on various topics. The more than 16 thousand emotive constructions include first-person pronouns are identified, with 2.6 thousand contain the multiple subject «we» that reflect the attribution of the writing person’s own emotional state to a real group or an indefinite community. Some traits of «I» and «we» as an experimencer or causator accompanying predicates with the semantics of causation of neutral, positive or negative emotions are described. The clustering of causative-emotive analysis data shows a specificity of emotional situations with the «I» as a causator, and a possibility of explaining the attributing emotions to multiply subject «we» by a certain diffusion process of a primary emotional content of the «I» as an experimenter.

Keywords: subjectivity, emotive-causative analysis, experimencer, causator, attribution of emotions

Введение

Местоимения первого лица служат средством указания на адресанта речевого высказывания. В то время как личное местоимение я является «специализированным и рафинированным» показателем субъекта речи, с помощью которого предметные темы текста однозначно соотносятся с личным опытом автора текста [25, с. 11], местоимению мы атрибутируется большая семантическая сложность и неопределенность и даже «коварство»: обозначая говорящего и кого-то другого, оно оставляет неясным, кого именно другого [10, с. 91]. Так, различаются мы референтное, употребляемое по отношению к непосредственным коммуникантам, и мы нереферентное, используемое для обозначения неопределенного множества лиц, не участвующих непосредственно в коммуникации [4], а при определенных обстоятельствах мы может и не включать в себя субъект я [17, с. 128]. За исключением специфической ситуации соавторства при написании текста очевидной реальностью коммуникации является единичность коммуникантов, поэтому представленные в речи мы-формулировки вызывают интерес с точки зрения целей их использования и стоящего за ними психологического содержания.

1. Лингвистические и психологические представления о я— и мы-субъектности

Нужно сказать, что в литературе можно встретить взгляд, сводящий проблему «яканья и мыканья» к «рефлекторному» использованию существующих речевых клише, благодаря чему, например, в рамках одной научной публикации может отмечаться нерегулярное присутствие обеих способов авторизации [3].

Однако более широко представлен подход, согласно которому адресант использует ту или иную форму под влиянием определенных причин, вследствие чего его выбор может быть содержательно интерпретирован с учетом предметного и интенционного контекста. Так, в научном дискурсе «мы-конструкции» маркируют следующие коммуникативные ситуации и интенции автора:

• реальная множественность авторов и / или участников исследования, результаты которого представлены в публикации [8];
• соблюдение принципа кооперации членов научного сообщества, «научная скромность» автора, его стремление к объективности изложения и желание дистанцироваться от личностных качеств в пользу профессиональных [24];
• нормативное смягчение категоричности утверждения в силу существующих в конкретной научной дисциплине традиций изложения или как средство трансляции идеи о предварительном характере сообщаемой информации [3];
• сближение автора и читателя путем их идентификации как заинтересованных лиц, объединенных общими стремлениями и задающихся одинаковыми исследовательскими вопросами [12, с. 63-64];
• стремление автора, выступая в качестве представителя подразумеваемой группы, избежать груза исключительно личной ответственности за излагаемый материал [26, с. 1110].

Вне научного дискурса мы-субъектность нагружается множеством социальных и когнитивных функций, выступая в качестве маркера позиции и статуса говорящих, определяя дистанцию между субъектами речи, участвуя в формировании личной и коллективной идентичности [22, с. 26]. О.А. Крапивкина перечисляет следующие функции «мы-высказываний»: мы как инструмент преодоления эгоцентризма, как маркер сакральной власти субъекта, как маркер совместной деятельности, как инструмент эмпатии, как инструмент солидаризации с неопределенным референтом (мы с вами), как инструмент акцентирования дистанции, оппозиционирования (мы-группа vs. они-группа) [10]. Б.Ю. Норман и А.М. Плотникова выделяют эмоциональную функцию мы, повышающего значимость сказанного благодаря переводу опыта говорящего в опыт общности [17, 132]. Е.А. Мартемьянова указывает на вовлекающую функцию мы [13, с. 13] и т. д.

Особенное внимание уделяется манипулятивному потенциалу «мы-высказываний». По определению Б.Ю. Нормана, «изначальная, заложенная в самом языке семантическая размытость МЫ – в отсутствие его конкретизаторов – создает базу для определенных психоречевых манипуляций, когда слушающему (или читателю), привыкшему к одному пониманию МЫ или просто предполагающему одно его «наполнение», подсовывается другое его содержание» [16, с. 219]. И.Ю. Гранева в качестве причины активного использования мы в манипулятивной коммуникации указывает его «богатые возможности в сфере концептуализации и оценочной интерпретации действительности» [4, с. 16].

Психологический подход к тематике мы-субъектности связывает ее с различными преходящими или хроническими проблемами формирования и функционирования границ личности в контексте нормального онтогенеза (феномен «ПРА-МЫ» [14]) и социально-психологического процесса группирования (противопоставление ин-группы «МЫ» и аут-группы «ОНИ» [20], формирование механизма «общности судьбы» в семье [1, с. 68–70]), а также отклонений в развитии личности (конфлюэнция [7]), патологии отношений (созависимость [15]) и т.п., объединяемых выраженным преобладанием тенденции к слиянию над тенденцией выделения субъекта из социального окружения. Представленность мы-формулировок в речевой деятельности человека приобретает при этом практическую диагностическую ценность, поскольку позволяет оценить наличие, выраженность и динамику неблагоприятных тенденций в сфере идентичности и социальных контактов личности [21].

Представляется очевидным, что проявляющееся в «мы-речи» «устранение субъекта» [4, с. 18] или его «растворение» [11, с. 404] наиболее осуществимо на материале ментальных сущностей (желаний, мыслей, эмоций), которые, в отличие от предметов или внешних действий, недоступны для непосредственного наблюдения, что значительно осложняет верификацию их наличия и оценку характера. В то время как формулировки типа «мы создали / исследовали / написали» отражают реальность со-действия определенного множественного субъекта, за формулировкой «мы чувствовали», даже если речь идет о совместном эмоциональном опыте, стоят не феномены со-чувствия, а результаты довольно сложной ментальной (аффективной и когнитивной) работы говорящего, направленной на то, чтобы либо «вчувствоваться» в другого, либо объяснить себе, что другой чувствует.

Такое различение соответствует концепции эмпатии, предложенной В.В. Нурковой, которая предлагает выделять: 1) эмпатию-отождествление как заимствование эмоционального состояния Другого ценой временной утраты автономной субъектности (соотносимые термины: эмоциональное заражение, эмоциональная мимикрия, имитация), и 2) эмпатию как моделирование мышления и эмоций Другого (соотносимые термины: теория психического, обыденная психология, ментализация, эмоциональный интеллект) [18, с. 13; 19, с. 7]. Вне ситуации прямого взаимодействия первый механизм, подразумевающий наличие реального общего аффективного опыта – «вчувствование», – не может быть задействован. Следовательно, по самой осторожной оценке, значительная часть коммуникации по поводу «мы-переживаний» должна анализироваться с учетом принципиального различия между переживанием собственной эмоции как некоторой непосредственной аффективной реальности, в которую погружено я адресанта, и моделированием эмоции, переживаемой отличным от адресанта субъектом, с последующим внедрением такой смоделированной эмоциональности в выстраиваемый ментальный образ этого другого, в том числе, множественного субъекта мы.

Возникающий при этом вопрос об источнике аффективного содержания в конкретных актах моделирования эмоций других людей следует рассматривать с учетом наивно-психологической природы эмпатии-моделирования. Наивной картине мира свойственно эгоцентрическое полагание я в качестве образца, эталонной матрицы всех вообще поведенческих, когнитивных и аффективных явлений, с одной стороны, и отсутствие рефлексии данной установки, с другой. Согласно формулировке Л.М. Веккера, «эгоцентризм, вопреки его распространенной чисто житейской оценке, состоит не в обращенности мысли на его носителя, а, наоборот, в выпадении последнего из сферы отображения» [2, с. 292], поэтому оправданным представляется предположение о том, что механизм формирования «знания» о переживаниях другого субъекта, в том числе, множественного, может быть обозначен как неосознаваемое приписывание [5] этому субъекту эмоциональных состояний, принадлежащих самому наивному эмпату. При этом речь идет не о намеренном искажении реальности, как в случае с манипуляцией, а об искренней уверенности человека в том, что чувства других людей так же доступны и понятны ему, как его собственные. С этой точки зрения мы-субъектные эмотивные конструкции выступают как речевая форма приписывания эмоций множественному субъекту, к которому адресант относит и себя самого.

2. Исследование речевой я— и мы-субъектности

2.1. Организация исследования

С целью выявления специфики я— и мы-субъектности речевых описаний эмоциональных состояний и выявления их возможных взаимосвязей было проведено эмпирическое исследование. Его предметом выступило психологическое содержание эмотивных конструкций, образованных предикатами со значением каузации эмоционального состояния (каузативными эмотивами) и личными местоимениями я и мы. Выделение данного предмета связано с возможностями метода каузативно-эмотивного анализа, реализованного в инструменте TITANIS [27]. Метод позволяет в автоматическом режиме обнаруживать в текстах 79 каузативных эмотивов русского языка с положительной (радовать), отрицательной (пугать) и нейтральной (удивлять) оценочной модальностью и определять аргументы, заполняющие при них ролевые позиции экспериенцера (субъекта эмоции) и каузатора (причины эмоции).

Сочетание эмотива с каузатором и экспериенцером представляет собой минимальную эмотивную конструкцию, которой как речевому явлению соответствует эмоциональная ситуация как явление жизненной практики человека. По аналогии с предложенной Н.В. Иосилевич для анализа высказываний типа Ты говоришь мне категорией языкового субъекта, который выражен в приведенном примере местоимением ты и не совпадает с речевым субъектом – адресантом высказывания [6, с. 94], при интерпретации данных каузативно-эмотивного анализа в соответствии с целью настоящего исследования представляется полезным различение адресанта эмотивного высказывания и четырех субъектов-участников эмоциональной ситуации: я-экспериенцер и мы-экспериенцер – единичный и множественный субъект-носитель эмоционального состояния, я-каузатор и мы-каузатор – единичный и множественный субъект, влияющий на эмоциональное состояние другого экспериенцера.

В качестве исследуемого материала привлекались тексты сетевых обсуждений видео, размещенных в течение 2020 г. на популярных каналах русскоязычного YouTube развлекательной, политической и просветительской тематики в объеме 2048 дискуссий, содержащих 7.727.635 комментариев.

2.2. Результаты и обсуждение

Всего в исследуемом материале было выявлено 16.186 эмотивных конструкций с участием местоимений первого лица, при этом конструкций с я в пять раз больше, чем конструкций с мы (соответственно, 84% и 16% всех случаев). Можно видеть, что в анализируемом текстовом материале эмотивные конструкции с я-субъектностью однозначно доминируют.

Было вычислено соотношение между общим количеством эмотивных конструкций с я и мы в роли экспериенцера и количеством конструкций, где они выступают в роли каузатора, или индекс субъектности. Он оказался высоким: 13,5 для я и 13,1 для мы, то есть эти аргументы в тринадцать раз чаще упоминаются в анализируемых текстах в позиции экспериенцера, чем в позиции каузатора. Для сравнения: тот же индекс субъектности, вычисленный для эмотивных конструкций с участием местоимений второго лица, составляет 1,4 для ты и 1,3 для вы.

Приведенные соотношения означают, что я и мы сетевых дискуссий в гораздо большей степени заняты собственными переживаниями, чем вопросом о своем влиянии на чувства других. Это вполне объяснимо, поскольку эмотивные конструкции с я— и мы-субъектностью служат средством передачи «взгляда изнутри», для которого переживаемые эмоции выступают в качестве поглощающей все внимание первичной аффективной реальности. Ты же и вы почти одинаково часто выступают для адресантов каузаторами и субъектами эмоций, поскольку для «взгляда извне» чувства партнера по общению в позиции ты/вы-экспериенцера – это всего лишь наблюдаемый со стороны феномен, зато эмоции, вызываемые партнером в позиции ты/вы-каузатора, по преимуществу принадлежат самому адресанту, и такое обращение к его собственной эмоциональности повышает их субъективную значимость и готовность о них говорить.

По индексу позитивности (отношение общего числа сочетаний с эмотивами-позитивами к общему числу сочетаний с негативами) близкие значения получены для я— и мы-экспериенцеров (1,13 и 1,08, соответственно), которые противопоставляются по данному показателю я- и мы-каузаторам, для которых значения составили 0,12 и 0,42. Это значит, что я и мы почти одинаково часто участвуют в позитивных и негативных эмоциональных ситуациях в качестве экспериенцеров, но в позиции каузатора гораздо чаще упоминаются в связи с отрицательными эмоциями.

Для выявленных в исследуемом материале случаев мы-субъектности эмотивных конструкций можно определить следующие психологические функции (приведены примеры для мы-экспериенцеров и через слеш (/) мы-каузаторов):

• мы как средство идентификации, в том числе,
• с конкретной группой: мы с друзьями возмутились такой жестокостью / я снимаю со своим братом мишей) мы тебя будем радовать разными поделками и рисунками!;
• с определенной общностью: ваш напор и целеустремленность за правое дело, поражает и вдохновляет нас, простых россиян! / люди с пониманием относятся к моей стране, уважают нас;
• с неопределенной общностью: мы напуганы, нам страшно, мы терпим / заботиться о нас навряд ли кто-то будет;
• с неопределенным большинством: да мы же об этом все беспокоимся / скоро новый год, все мы хотим удивить и порадовать своих родных и близких;
• мы как средство противопоставления: как по-разному впечатляет этот фильм нас и итальянцев; приходят на наши эфиры и нас же унижают / у себя всё развалили, теперь волнуются за нас; мы вас вообще не интересовали;
• мы как средство идентификации с каузатором: да-а, удивляюсь я нам; я нами восхищаюсь; согласна, мы сами себя унизили!; мы себя только утешаем от бессилия; главное, чтобы не было рабовладения — успокаиваем мы сами себя.

Первые два из обнаруженных способов употребления эмотивных мы-конструкций соотносятся с описанными Л.Н. Синельниковой типами «мы-дискурса»: дискурсом идентичности (как все) и дискурсом отчуждения (мы – они) [23, с. 67], а третий, по-видимому, может рассматриваться в качестве речевого проявления зыбкости границ личности адресанта под влиянием действия психологических защит (например, идентификации с агрессором), игровой или манипулятивной интенции.

Подавляющее большинство выявленных конструкций с мы-субъектностью выполняют функцию идентификации с неопределенной общностью, остальные варианты в сумме составляют не более 20% всех случаев.

На рис. 1 представлены данные о связях я и мы в позициях экспериенцера и каузатора с отдельными наиболее часто встречающимися в сочетаниях с ними эмотивами. Из общего списка эмотивов были отсеяны редко (в сумме менее 25% от всех случаев) встречающиеся в эмотивных конструкциях с я и мы.

Рис. 1. Количество эмотивных конструкций с я- и мы-субъектами и частотными эмотивами (в процентах от общего числа конструкций для каждой группы).